Гинтоки/Хидзиката.
Хидзиката испытывает влечение к Гинтоки, что для него довольно внезапно и шокирующе. Душевные муки, терзания. Сам Саката отлично обо всем догадывается и тонко стебается над Хидзикатой от всей души. Выступающий в роли личного психолога Окита, которого ситуация забавляет не меньше, чем Гинтоки. R! и H!
Хидзиката испытывает влечение к Гинтоки, что для него довольно внезапно и шокирующе. Душевные муки, терзания. Сам Саката отлично обо всем догадывается и тонко стебается над Хидзикатой от всей души. Выступающий в роли личного психолога Окита, которого ситуация забавляет не меньше, чем Гинтоки. R! и H!
Инициатива Гинтоки в издевательствах. А так все получилось попеременно.
Исполнитель впервые скрещивает героев, надеясь, что заказчик будет благосклонен.
- Бравому замкому Шинсенгуми знакомо отчаяние. Оно его друг, его второй соус, после майонеза. Он вынужден защищать никчемное правительство, терпеть выходки глубокоуважаемого, но не менее тупого, Кондо-сана, Шинсенгуми – сборище придурков, а Сого… В общем, в пору рыдать, как над слезливой дорамой, но бронированная суть Хиджикаты-сана держалась до последнего.
Пока не появился серебряноволосый самурай. И его существование добило нелегкую жизни Тоширо.
Сначала все было отлично: они пытались убить друг друга. К тому же этот Гинтоки ненавидел святое, то бишь, майонез, подчиняться и всякие разборки. В общем, никаких совместных интересов. Когда этот воистину великолепный воин потерял память, Хиджиката отчего-то вступился за незнакомца, и с этого дня его чаяния, ожидания, да и сама жизнь покатилась по наклонной…
- Эй, прекрати свой треп, Йорозуя, пока я сам…!!! – возмущенный вопль огласил апартаменты Мастеров-на-все-руки. По счастью, в городе уже привыкли и не к таким восклицаниям, поэтому никто не стремился спасать многострадального самурая. В принципе, не менее страдающий замком Шинсенгуми уже вряд ли мог навредить ему.
- Оогуши-кун, да будет тебе известно, что сенен-манга не может быть с элементами BL, - Гинтоки наставительно поднял указательный палец, - Это развращает хрупкие сердца молодежи. А теперь встань и марш из класса!
Хиджиката опешил от наглости этого… этого пожирателя Джампа, парфе и чужих добрых намерений. Впрочем, последние намерения было отнюдь не безопасным для целости некоторых частей Гинтоки-сана.
Демон Шинсенгуми проклял день, когда вздумал чистосердечно признаться в своих чувствах, и тем самым избавиться от двух проблем: неразрешенности вопроса и Сого.
____________________________________________
- Хиджиката-сан, вы курите мимо пепельницы.
- …
- Вы, наконец-то, спалите себя, и место замкома станет мое. Я читал гороскоп: сегодня мне повезет.
- …
- Если будите курить, то выплюнете собственные легкие в лицо обожаемого вами Данны, в самый ответственный момент.
- Что ты сказал?!! Сого!! Я тебя заживо выпотрошу!!
*двухчасовое разрушение всех несущих стен Шинсенгуми и веранды также*
Сого был тонким психологом, но не менее тонким садистом. Порой никто из окружающих не замечал его издевательств, так искусно спрятанных под маской наивности и крайнего участия. Что говорить, Окита был мастером среди мастеров.
- Хиджиката-сан, в вас бурлит нерастраченная энергия. Эти страсти приведут Вас к самоубийству. В некоторых случаях это хорошо, но, пожалуй, Вам надо сказать Данне.
- Заткнись, - выразил общее мнение Тоширо.
- Вы ненавидите людей, поскольку любите Данну.
- Заткнись, - чуть нервно посоветовал Хиджиката.
- Вы калечите преступников до ареста, а за это есть статья, Хиджиката-сан. Вы должны признать свои чувства к Данне.
- Заткнись! – катана замкома просвистела в опасной близости от левого уха Окиты, но тот, не моргнув, увернулся.
- Вам не помогут женщины, потому что никто не утешит майонезного извращенца, такого, как Вы. Возможно, только Данна, на пороге безденежья, согласиться Вам немного помочь.
- Заткнись-заткнись-заткнись! – как мантру, забубнил Хиджиката, планомерно шинкуя воздух вокруг тела психо-мучителя. Немного остыв, самый опасный и самый нервный из Шинсенгуми дрожащими пальцами вынул очередную сигарету и прикурил от собственного, уже багрового, лица. Стыд, подкативший так же внезапно, как и малолетний садист, испепелял его сердце, душу и свежевыбритые щеки.
- О, я помогу Вам! – Сого меланхолично (как будто бы не его пытались превратить в салат) ударил кулаком по раскрытой ладони, распахнув огромные холодные глаза безжалостного психо-убийцы, - Я составлю письмо Данне, чтобы ввести его в курс дела.
- Не смей! – рявкнул Хиджиката, думая, что уж теперь задушит наглого помощника. Но лапища Тоширо сомкнулись не на горле Окиты, и даже не на катане, а на метле, точнее, на ручке. Если она и хранилась под полой униформы садиста Шинсенгуми, то, похоже, этому злому духу такой способ передвижения больше не был удобен.
Сого благополучно скрылся. Еще бы. Его месть была лучше и реальнее, нежели те фокусы с иглами и куклами вуду.
________________________________________________
- Хиджиката знал, что обречен, поэтому он, как мужчина, опережая доносы и клевету, явился засвидетельствовать свое почтение самому великому и незабвенному самураю… - закончив ковырять в носу, бесцветно завершил свою историю Гинтоки.
Замком сидел на диване, прямо напротив него, опустив голову так, что отросшие волосы полностью скрывали выражение синих глаз. Но Мастер-на-все-руки-и-все-через-задницу чувствовал необыкновенно зловещую ауру, что окутывала несколько сутулую фигуру гостя.
На счастье, в скромном жилище никого больше не было, иначе бы ВСЕ БЫЛО НАМНОГО ХУЖЕ.
- И? – хмуро и хрипло поинтересовался гость. Аура еще более сгустилась. Ее фиолетовый клубок пожирал кислород, заполнял пространство, давил на нежную душу серебряноволосого.
- Что? – глупо ухмыляясь, совершенно нервно переспросил Саката.
- Что ты ответишь? – тихо, но отчетливо, с невыразимой злостью-ненавистью-тревогой, уточнил Хиджиката.
Гинтоки хотел жить. Гинтоки согласился. Все равно та самая любовь из ежедневного прогноза погоды не дала бы ему ни малейшего шанса.
- Все равно надо с кем-то пить саке, смотреть на сакуру, драться и вести философские беседы о смысле жизни. Читать Джамп, но только не в майонезе. Я хранил себя для парфе и счастья, но ни то, ни другое не могло быть вечным. Это всегда так, когда тебе немного за двадцать…
- Эй, придурок, - кто-то жарко шепнул ему на ухо, - Ты рассуждаешь вслух!
______________________
Замком Шинсенгуми был воистину несчастен и счастлив: его душили совесть и полулюбовная горячка. Около полугода он смотрел, ненавидел, изучал, запоминал, любил, опять ненавидел, пытался выбить из головы все те мелкие, но такие характерные, черты и поступки кучерявого. Он пробовал искать утешения в чайных домах и чьих-то чужих домах, но ни разговор, ни все остальное не получалось. Или что-то получалось, но лучше об этом Тоширо не вспоминать, чтобы не жалеть о часах загубленной молодости и некоторых умерших надеждах.
Хиджиката пытался молиться Майонезному богу, предаваться саке и тренировкам на пределе сил, курить блоками, лупить преступников направо и налево, но облегчение не наступило даже тогда, когда кучерявый сдался.
Потому что связь началась с потасовки, закончилась потасовкой, а в середине была похожа на замысловатые упражнения из неких всеми известных сутр. Плюс около объекта постоянно ошивались странные женщины – существа до крайности бесполезные. Синевласка и блондинка, обе с неплохими формами. И обе имели кое-какие сбережения. Его Саката мог продаться в любой момент!
А после, уже повстречав такой желанный и почти свой объект, Хиджиката с удивлением понял, что совершенно не способен даже взять его за руку, хотя, в недавнем прошлом, мог хоть за шиворот унести наглеца в участок.
Опять же, ухаживать за таким экзотическим зверьем – тот еще геморрой, и одним Джампом его не накормишь!
И всякий раз, когда замком Шинсенгуми сидел на постели Сакаты, покуривая и перебирая весь ворох мрачных, неупокоенных мыслей, единственное, что мог сделать Гинтоки, так это дружески похлопать новоиспеченного возлюбленного по плечу. Примерно с такими звуками:
- Ну-ну.
Правда, были и радужные моменты. Но вспоминать их было неприлично и небезопасно – плохо, когда бравому замкому на посту тесны брюки, а взор туманится, чтобы разум мог убежать в дебри почти садистических фантазий. Вот Гинтоки, невозмутимый до безобразия, позволяет себя раздеть и обездвижить. Или сам раздевает и, к тому же, связывает Хиджикату. Нагло ухмыляется, прям в губы, пока Тоши, со всем рвением и жестокостью, пытается запечатлеть один из страстных поцелуев. Иногда оба самурая даже кусаются, пытаясь поделить неделимое: право хозяйничать внутри чужого рта. Однажды Саката чуть не отхватил Хиджикате ухо, ибо тот чуть не прокусил ему артерию, задумавшись, очевидно, над толщиной шеи серебряноволосого воина.
Иногда были совершенно философские акты слияния, так что можно было описать лишь высоким слогом. Тогда Тоширо с изумлением находил, что Гинтоки умеет и хочет быть властным, почти не позволяет к себе прикасаться, а сам устраивается, как больше удобно, и, чередуя нравоучения и ласки, издевается над всею сущностью возлюбленного.
- Ты сильно спешишь, в любовь должна течь медленно, как полноводная река. А лучше, как опавший лист на поверхности озера, понимаешь? – при этом Саката отводил руки Тоширо, готового вцепиться в его бедра, чтобы уже как-то продвинуть проклятый застывший процесс. Хотелось толкаться в этого тесного идиота или заставить его уже что-нибудь сделать, чтобы добиться блаженства до отключки, а думать когда-нибудь потом. Но тут непредсказуемый самурай с серебряной душой наклонялся и целовал несчастного Хиджикату так, что тот готов был уже сейчас получить всю полноту нирваны, не дожидаясь всего остального.
Однажды Хиджиката проснулся с отпечатками зубов на правой ягодице, но подробности, причины и так далее разузнать было не у кого и, честно говоря, опасно. Гинтоки молчал и невинно хлопал глазами.
Однажды Хиджиката думал умереть от продолжительного воздержания, поскольку был наказан за одно такое прерванное философское соитие.
Много было всяких «однажды», и этого хватило бы для черного ящика космического корабля любви этих двоих.
Одно было точно: Тоширо страдал совестью, мучился неизвестностью и невозможностью прекратить подобные отношения.
не з.
не заказчик